В апреле 2022 года исполнилось бы 85 лет со дня рождения заслуженного летчика-испытателя СССР, летчика-космонавта, Героя Советского Союза Игоря Петровича Волка.
Мне повезло: я был знаком с ним. Это был человек неординарный, с внутренним «стержнем», взрывной и обаятельный, не склонный к «пережевыванию» неординарных фактов своей жизни. Он не мелькал на телеэкранах и газетных полосах и не в силу какой-то «обостренной скромности, а попросту у него на это нет ни времени, ни охоты...
Я не профессиональный литератор и потому решил свою роль в этом очерке свести до минимума, до ремарок. Говорят здесь лишь те, кто хорошо знал моего героя, и он сам - я лишь записывал все это, от случая к случаю...
ИГОРЬ ВОЛК:
— В городе Уссурийске, я, когда мне исполнился год, очутился в 1938 году вместе с родителями. Там мы и жили до тех пор, пока мой отец, инженер-механик, не отработал на заводе по распределению три года.
Затем — Украина. Летом 1941 года собрали все вещи, мебель и отправились туда малой скоростью по железной дороге, а 22 июня из черного репродуктора услышали: «Война!». И теперь это слово ассоциируется у меня с холодным бараком, маленькой пустой комнатенкой с голыми стенами.
Мама моя, хоть и работала медсестрой, болела очень сильно, естественно, денег тогда не хватало, хотя отец не чурался никакой работы. Рос я обычно, как все мальчишки в то военное лихолетье...
ВАЛЕНТИНА АЛЕКСАНДРОВНА, жена ВОЛКА:
— Познакомилась я с Игорем летом 1957 года в... Каспийском море! Волк, сам отличный пловец, заплыв однажды далеко-далеко, к своему изумлению увидел еще дальше две черные точки. Заинтригованный, он подгреб поближе к этим точкам, которые оказались двумя девичьими головками, одна из которых, как вы догадались, принадлежала мне.
Подплыв, Игорь насмешливо спросил:
— Девушки, вы что, в Красноводск собрались? (А этот Красноводск — на той стороне моря.)
— Конечно,— ответила я ему.— Туда и обратно.
Незаметно мы разговорились и к берегу поплыли вместе. Наверное, с того дня Волк меня и заметил. Потом я встретилась с ним на танцах в военном городке, где он служил.
Как все рыжие, Игорь был заметен везде. Отличаясь легким юмором, Волк никогда не лез за словом в карман, великолепно танцевал, был всегда жизнерадостен, даже очарователен, легко сходился с людьми и поэтому пользовался успехом у гарнизонных девчат. Как-то незаметно я с ним подружилась. Дружба перешла в любовь. Здесь же, в военном городке, мы поженились, родилась наша первая дочка, Марина — морская девочка. Игорь хотел сына, но дочери тоже обрадовался, хотя твердо потом сказал:
— Вторым ребенком будет обязательно мальчишка!
Забегая вперед, скажу: второй была тоже дочка, Ирина, но это было гораздо позже. Волк почти каждый день вставал в четыре часа утра, сменял меня у постели девочки, укачивал ее, менял пеленки, а потом уходил на полеты...
Летал Игорь в то время много. Я очень переживала за него, но всегда была уверена в том, что с ним ничего не случится, и относилась к различным происшествиям, как любая жена летчика, довольно спокойно, хотя порой в душе возникала внезапная тревога и за него, и за других летчиков. Сам Волк не любил рассказывать о том, что происходило на аэродроме, и был всегда недоволен, если к тому времени, как он приходил, там уже знали о ЧП, случившемся с ним. Иногда мы узнавали о происшедшем только по нахмуренному лбу Игоря, хотя обычно, когда он приходил домой, все плохое забывал. Вытрет ноги о половик и все невзгоды оставит за дверью...
Я у него часто спрашивала:
— Игорь, расскажи, как все было?
— Вот видишь,— отвечал он нетерпеливо, — сижу перед тобой живой и невредимый. Значит, все нормально...
Трудностей у нас хватало, но мы всегда надеялись на лучшее и с надеждой смотрели в будущее.
— В 9-м классе пришли к нам в школу незнакомые ребята,— продолжал свой рассказ И. ВОЛК. — А ну, кто смелый! Записывайтесь в аэроклуб!
Смелыми захотели быть все, но вот в аэроклуб попали немногие: кто не прошел медкомиссию, кто не выдержал трудной работы во время изучения теории и прохождения практики — ведь самолеты того времени были поршневыми, прилетали порой в черных подтеках масла, и приходилось не один час в любую погоду поработать тряпкой, смоченной в бензине.
Однажды я пришел к летчику-инструктору в аэроклубе и говорю ему, ни на что не надеясь:
— Нельзя ли полетать с вами?
— Пожалуйста, — тоже тихо и вежливо отвечает тот.
Я обрадовался, сел быстро в кабину самолета, вовсе не придав значения странным взглядам, которыми меня проводили стоящие вокруг летчики. Почему они так странно смотрели на меня, я только потом понял. Ведь едва мы взлетели, я сразу перестал понимать, где я и что со мною делается. Земля мелькала то слева, то справа, небо — то внизу, то вверху. В общем, когда сели, то я вылез едва из кабины, и тут же меня вывернуло наизнанку. Но никто надо мной не смеялся, а один летчик даже сочувственно сказал:
— Наделал делов, теперь приводи все в порядок. Вот тебе тряпочка, уничтожь быстро следы своего преступления. В следующий раз, дурачок, будешь знать, с кем садиться в кабину самолета. Это же не летчик, а зверь. Даже опытные пилоты его за версту обходят. С ним только ненормальные летают. Он любого в воздухе замотает и закружит, а ему, черту, ничего не делается.
Но это ЧП вовсе не отбило у меня желания подняться в воздух, а лишь только подстегнуло мое самолюбие.
— Я буду летать лучше и выше этого инструктора, — твердил я себе. И, похоже, добился своего. Отец мой, Петр Иванович, узнав об учебе в аэроклубе, покачал головой и тихо сказал:
— Если хуже учиться не будешь, то летай на здоровье.
Хуже учиться я не стал и аэроклуб окончил с отличием. Что делать дальше — такого вопроса передо мной не стояло: буду летчиком-штурмовиком. Почему штурмовиком, до сих пор не знаю, но желание было большое. Правда, специальных штурмовых училищ тогда не было. Тогда только истребителем!
В военкомате один майор построил всех желающих поступить в истребительные училища и выпалил:
— Дураки! Что такое истребитель? Держится в воздухе полчаса! Пять лет отлетал летчик — и все, списывают по здоровью! А бомбардировщик летит себе и летит, гудит и летит! Летай всю ночь и всю жизнь!
После этой краткой, но яркой и доступной речи я поступил в Кировоградское военное авиационное училище летчиков, а после окончания, в 1956 году, был направлен служить в Бакинский военный округ.
Мне там, в штабе, говорят:
— Куда хотите пойти, лейтенант Волк? В отдельный гвардейский прославленный авиационный полк или в буксировочный?
Я тогда по молодости лет совсем не знал о том, что не все то золото, что блестит, и, конечно, попросился в орденоносный бомбардировочный полк, а в нем, оказывается, летчики больше на земле сидят, чем летают. А буксировщики совсем рядом днем и ночью, как сказал тот майор, все «гудят и летят».
Полетал я так некоторое время вторым летчиком и понял, что надо любыми средствами перебираться к соседям, потому что меня роль второго вовсе не устраивала. А командир соседнего буксировочного полка мне и условие ставит:
— Поднимешь у меня спорт на должный уровень, тогда возьму.
Пришлось ему это пообещать, но я слов на ветер никогда не бросал, поэтому сделал все, что было в моих силах. Зато после перевода налетался вдоволь: и на буксировку мишеней и конусов, и на бои с истребителями. Здесь я и женился...
Об испытательной работе и не мечтал. Знал, конечно, что есть на белом свете летчики-испытатели, но чем они занимаются, где их искать, не представлял, да и не думал об этом. И опять случай пришел ко мне на помощь. Однажды, когда лежал я на койке в военной гостинице, ко мне в номер ввалились здоровые представительные ребята в коричневых кожаных куртках. Искали они кого-то. Незаметно мы разговорились. Ребята рассказали, что их экипаж с фирмы В. С. Гризодубовой выполняет испытательные полеты. Слово за слово, и начали эти летчики-налетчики, как я сейчас понимаю, лапшу мне на уши вешать:
— Мы испытатели, вот у нас работа, заработок, а у вас что?
В общем, растравили душу. Но при этом дали телефон Управления летной службой, и в 1958 году я поехал в Москву, а мне там и говорят:
— А налет у вас есть на сверхзвуковых самолетах? Нет? Очень плохо. А лет вам сколько? 21? Молод еще. До свиданья!
Дали мне, в общем, от ворот поворот. Но я от своего не отступился, не сдался. И поэтому пять лет подряд ездил в столицу, добивался своего, но безрезультатно. А потом кто-то надоумил: обратись к Валентине Степановне Гризодубовой. Она всем помогает. И действительно, она помогла, позвонила куда следует, и в 1963 году я поступил в Школу летчиков-испытателей, которую окончил через два года с отличием. Перед распределением приехали в ШЛИ знаменитые тогда летчики-испытатели А. Федотов и Г. Седов. Хотели они меня на фирму Микояна взять. А я сдуру и сказал:
— Если в испытательный институт не попаду, соглашусь на ваше предложение.
И не знал я, что этой фразой я нанес смертельную обиду им обоим, а Федотов даже поклялся потом:
— Пока я жив, ноги Волка на нашей фирме не будет. Если только он в космос слетает, тогда посмотрим.
Жаль, что не дожил он до моего космического полета, погиб при испытании самолета...
Несмотря на то, что мне не приходилось испытывать опытные (в единственном числе созданные) самолеты, всяких чрезвычайных происшествий со мной случалось много. Хотя бы взять тот случай с большой перегрузкой.
На одном из истребителей авиаконструктора П. О. Сухого при выключении форсажа отказала автоматическая система управления самолетом и начались колебания перегрузки от +11,6 до -4,8 «же».
Что это значит? В какие-то доли секунды мой вес менялся почти от тонны до нуля! На наше счастье, положительная перегрузка была значительно больше отрицательной и самолет сам постепенно пошел вверх с уменьшением скорости. В первый момент возникновения этой ситуации у меня было вполне осознанное желание катапультироваться.
Но при такой раскачке парашют вылез из кресла и стал поперек него. Оставить самолет при таком положении парашюта — самоубийство. И если не самоубийство, то кому я буду нужен, калека, даже после удачного катапультирования? Взял ручку управления на себя и ждал, пока кончится эта свистопляска. Ничего другого мне не оставалось делать. Выбора не было и вариантов действий тоже. Но сел я благополучно.
Говорят, в таких безвыходных ситуациях перед летчиком пролетает вся его прошлая жизнь. Ерунда это. Ему некогда думать о своем прошлом. Он борется за свою жизнь и жизнь реактивной машины. А я же про себя и вспомнить не успел: ведь период раскачки продолжался всего 3 минуты 26 секунд!
Да, время — сложная штука, особенно в испытательных полетах в разных аварийных случаях. Мало времени — очень плохо, много — тоже не очень хорошо, потому что начинаешь думать черт знает о чем, хотя, правда, избыток времени, наверное, все-таки лучше, чем его недостаток.
Вот, например, когда из-за неисправности стартового тормоза разрушились шины колес и казалось, что обычная посадка невозможна, я не стал спешить (горючего у меня было достаточно), а запросил землю о том, что видели наблюдатели, когда я отрывался от полосы.
— Ничего, ответили мне, особенного: барабаны колес целы, куски резины по бокам.
— Ага, — подумал я, — если это так и есть на самом деле, то барабаны должны вращаться.
А барабаны — это те же колеса, только без покрышек. Значит, можно на них сесть, конечно, на меньшей, чем обычно, скорости. Так вот я рассуждал, а мне с земли говорят:
— 55-й, немедленно катапультируйтесь!
Я же сделал вид, что не понял команды, и им в ответ:
— На третьем развороте!
Чувствую, что там, на земле, уже подключилось высокое начальство. Я это понял по командному голосу:
— 55-й, прыгай, я приказываю!
А я опять:
— На четвертом развороте!
Мне снова кричат:
— Прыгай!
Тут я не выдержал и вспылил:
— Не мешайте работать! Я буду садиться!
И пошел на посадку. Подкрался тихо к полосе и нормально сел.
Что же касается случая со штопором, то я в этом сам виноват. Я сделал глупость, которая была заложена в программе испытаний вовсе не потому, что я ее не видел. Просто я подумал о том, что скажут: Волк струсил, не сделал того, что было положено.
Но, тем не менее, ввел я самолет в штопор. Сделал он виток, второй, третий. Выполняю вывод из штопора, но истребитель продолжает штопорить. Попытался еще раз, но безрезультатно, а высота с каждой секундой падает на десятки метров. Вот я уже прошел пятикилометровый рубеж, на котором инструкция по пилотированию данного типа истребителя предписывала мне катапультироваться. Я этого не сделал. Почему, объясню позже. Я продолжал «вытаскивать» самолет из штопора.
Но в какой-то неуловимый момент я понял, что сделать мне это не удастся. Тогда я взялся за катапультные держки. Нет, оставлять машину я не собирался: просто эти держки мешали полному ходу ручки управления самолетом. За моей спиной кричал второй летчик:
— Прыгай, Игорь, прыгай!
Земля была совсем близко. Но я его оборвал:
— Успокойся!
И продолжал выводить истребитель из этой глубокой спирали. И вывел все-таки на высоте 500 метров — на двадцатом витке штопора. А не катапультировался я потому, что у меня было время подумать. Поэтому я быстренько прикинул все свои шансы на спасение, просчитал всевозможные варианты тех действий, которые мне необходимо было сделать, и понял, что при вертикальной скорости моего истребителя 100 м/сек последняя попытка катапультироваться должна быть на высоте 400 метров. Если бы я дошел до этой высоты, то немедленно бы катапультировался. Но самолет вышел из штопора немного раньше...
— Про меня, конечно, много говорят, и в основном лишнее. То, чего не было на самом деле. К примеру, тот случай, когда я якобы забыл выпустить шасси перед посадкой. Произошло это совсем не так. Перелет в другой город я сделал на вполне законных основаниях, отдохнул тоже хорошо, и даже погода была не настолько плоха, чтобы совсем не летать. Выполнив задание, пошел на свой аэродром. Полет проходил в сплошных облаках. При выполнении посадочного маневра я подумал: «Выпущу шасси, как обычно, после четвертого разворота».
Я это делал не один раз, да и того требовала инструкция. Но потом из-за усложнившихся условий посадки решил, что лучше их выпустить на прямой перед самой посадкой. И только я об этом подумал, как вдруг обесточилась вся электросистема самолета. И пришлось перейти на аварийное энергоснабжение, при котором часть приборов перестает работать. К тому же обстановка на земле еще более ухудшилась: полосу стал закрывать туман — предстояла еще и почти слепая посадка, посадка по приборам.
Поэтому я все свое внимание уделил предпосадочным маневрам и был уверен в том, что шасси я выпустил уже на четвертом развороте. О таком поведении летчика говорят, что он «зациклился», то есть был уверен в действии, которое должен был совершить, но не совершил. Кстати, руководитель полетов о выпуске шасси перед дальним приводом мне не напомнил, а когда я вывалился из облаков, над взлетно-посадочной полосой был туман, и поэтому наземные службы не успели меня предупредить.
Конечно, это был не полет, а роковое стечение обстоятельств, которое, конечно, меня не оправдывает. Но ведь опытный летчик ошибается либо случайно, либо из-за сложности выполняемого задания. Говорят, что на ошибках учатся. Правда, они, эти ошибки, только тогда идут впрок, на пользу, когда летчик понимает их природу, критически оценивает себя и свои поступки.
Я благодарен судьбе — мне встречались прекрасные учителя, инструкторы и просто замечательные летчики-испытатели, такие, как О. Гудков, Ю. Гарнаев, А. Федотов, С. Анохин и другие. Нет, я им не подражал. Это означало для меня потерять свое лицо и свой почерк в небе. Я просто брал у них лучшее и пропускал через себя, стремясь добиться лучших результатов. Думаю, кое-чего я в жизни достиг...
Неудобный человек
Да, он добился многого. Стал заслуженным летчиком-испытателем СССР. Героем Советского Союза. Слетал в космос, несмотря на все препоны.
Игорь Петрович относился к так называемой категории «неудобных людей», которые не могли стоять в стороне, идти против собственной совести, когда видели что-то мешающее им или другим плодотворно жить и работать. Максимализм действий и поступков Волка вызывал всплески человеческих эмоций, на которые реагировали не только те, кого они касались непосредственно, но даже и те, которые вообще к Игорю Петровичу отношения не имели.
Кипучесть натуры Волка, некоторая прямолинейность, настойчивость, способность «резать правду-матку», невзирая на чины, звания и ранги, порой мешали его служебной карьере, вызывали недовольство его начальства и удивляли его коллег, которые не всегда понимали, чего же он добивался. Волк не был похож на других, и эту непохожесть ему не прощали. Вот почему в некоторых авиационных кругах об Игоре Петровиче создалось нелестное впечатление.
Вот что мне сказал в свое время по этому поводу бывший начальник И. ВОЛКА, Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР В.П. Васин
— Вначале я думал так: если бы у меня было вместо 40 обыкновенных летчиков-испытателей 20 таких, как Волк, то я бы ни на минуту не задумывался о выполнении летного плана, который есть и у испытательного института. Чуть позже я резко изменил свое мнение, понял, что 40 рядовых летчиков лучше 20 выдающихся Волков.
И вовсе не потому, что Игорь плохой летчик-испытатель. Нет, летный талант у него от Бога. Хуже то, что он всегда стремился выполнить полет или задание любой ценой. А это не всегда нужно и необходимо. Вот это вечное его стремление во что бы то ни стало довести любое дело до конца, не задумываясь о последствиях, и являлось виновником всех его ЧП в воздухе и на земле. Впрочем, чего лукавить, попадая в сложные ситуации, Волк с честью выходил из них, проявляя фантастическую находчивость и сверхчеловеческую смекалку. Но спрашивается: кому это надо?
Более того, после некоторых ЧП Волку стали приписывать «небрежность, неряшливость в воздухе», «грубую недисциплинированность», обвиняли в «профессиональном невежестве», «воздушном хулиганстве», в общем, во всех грехах, которые делал бы летчик, решившийся стать самоубийцей. Просто обостренное чувство опасности позволяло Игорю уверенно ходить по краю пропасти, с которой можно было сравнить некоторые его летные задания. Балансируя на краю этой пропасти, он порой срывался, но не падал, а шел уверенно дальше, оставляя за спиной страх, минутную слабость, неверие в свои силы.
Будучи с рождения прирожденным борцом, Волк никогда не задавался, ни при каких обстоятельствах не опускал рук, всегда и везде стоял на своем, добивался поставленной цели вопреки всем преградам и препятствиям, не теряя при этом чувства юмора. Одержимость и целеустремленность — вот, наверное, самые главные черты характера летчика-испытателя Игоря Волка. А что касается ошибок, то кто их не делал в молодости? Хорошо известно: ошибки тех, кто постоянно впереди, особенно хорошо видны другим. И что можно простить середняку, никогда не прощается первому.
Волк же всегда был лидером, человеком, чье место было всегда впереди, в авангарде испытателей. Не все принимали лидерство Игоря Петровича, и, видимо, поэтому у него и возникали разного рода неприятности, конфликты и осложнения. Даже в тех случаях, когда он был прав.
Первый неверный шаг может стать для испытателя последним. Но это вовсе не означает, что летчик-испытатель не должен идти на риск. Герой Советского Союза, знаменитый летчик М. М. Громов говорил:
— Если не рисковать, то можно стать трусом!
Но летчик рискует ради безопасности самолета и тех, кто на этом самолете будет летать. Волк шел на риск еще и потому, что он, наверное, одним из первых понял: чем быстрее будет испытан и доведен самолет, тем скорее окупятся затраты на его производство, конструирование и тем дешевле он обойдется государству. Как тут без риска? Он просто необходим, как воздух или вода.
И снова Игорь Волк:
Многие, видимо, помнят недоуменные лица некоторых западных корреспондентов, которые не однажды задавали на пресс-конференции один и тот же вопрос:
— Что же делал на самом деле в космосе Волк, этот квалифицированный летчик-испытатель?
— Если В. Джанибеков и С. Савицкая, с которыми я летал, выходили в космос, работали, то мои медико-биологические эксперименты по слежению за координацией в невесомости зрительных и вестибулярных анализаторов на фоне их работы выглядели, мягко говоря, довольно бледно. Но задача, которая стояла передо мной, была тоже делом недалекого будущего. Ее решение должно было дать ответ на следующий вопрос: как влияет невесомость на человека, управляющего космическим кораблем, и сможет ли летчик, пробывший определенное количество суток в космосе, без всякой реабилитации и восстановления организма поднять в воздух самолет и посадить его?
Вот почему сразу после посадки меня поместили в вертолет, измерили пульс, давление в трех положениях: сидя, лежа, стоя — и отвезли на другой аэродром, где я взлетел на пассажирском лайнере. И здесь не обошлось без приключений: брюки мне достали из НАЗа, а вот ботинок моего размера не нашлось. Так я и летал босиком, правда, в носках.
После этого полета поспал я немного и пошел играть в теннис, не зная о том, что этим своим поступком нарушил все писаные и неписаные правила адаптации космонавта. Медики меня пытались остановить, но я настоял на своем. Ничего путного из того эксперимента не получилось, потому что не я ракетку, а ракетка меня толкала по теннисному корту.
К тому же координации движений у меня не было, да и потел я так сильно, что только удивлялся, откуда во мне столько воды. Со временем все вошло в норму, и уже где-то через месяц я чувствовал себя уверенно, как перед космическим полетом.
После космического полета
Полет в космос, казалось, разделил на две неравные части жизнь Игоря Волка. Позади остались кочевое военное прошлое, нелегкое начало его испытательской карьеры, когда ему приходилось жить на чердаке у какой-то старушки и считать каждый рубль до получки, столкновения с начальством и всякие ЧП, за которые с него даже в свое время снимали класс летчика-испытателя. После космического полета враги его притихли, друзья стали сдержаннее: ведь не каждый человек может выдержать испытание славой.
Волк не изменился: у него остался тот же открытый взгляд, то же крепкое рукопожатие, та же стремительность в движениях, та же простота в обращении с другими людьми. Ни тени высокомерия, ни грана зазнайства нельзя было обнаружить ни в его словах, ни в его поведении.
Впрочем, после полета в космос Игорь Петрович стал более собранным, сдержанным и внимательным. Если раньше он порой не выбирал выражений, говорил далеко не литературным языком, в котором попадались довольно-таки соленые словечки, то, став на виду у всех, этого он себе позволить не мог.
Нет, он не стал дипломатом, как не был им и раньше. Просто Волк перешел, выражаясь языком космонавтов, на более высокую орбиту. К нему теперь начали прислушиваться.
Игорь Петрович с горечью однажды признался:
— Чтобы чего-то добиться, надо столько пробить стен, преодолеть заборов! Бывает и так, что бьешься как рыба об лед, а толку мало, Но все равно я положу все свои силы на благо нашей отечественной авиации.
И это были не просто слова, рассчитанные на широкую публику. Волк все свои высказывания подтверждал делом, продолжая работу, которую вел до полета в космос, которая требовала от него полной отдачи душевных и физических сил.
— Занят по горло, — говорил он мне не раз. — Даже спать некогда.
Да, летал Игорь Петрович очень много, но, что самое удивительное, практически без ошибок. Наверное, повлияла ответственность, которую возложили на него в свое время как на командира специального летного отряда.
Да, вместе с молодостью уходят безрассудство и показная бравада, отлетает как шелуха все наносное и ненужное, приходят опыт и рассудительность зрелого мужчины. И это, наверное, главное.
Игорь Петрович Волк умер 3 января 2017 года на 80-м году жизни. Похоронен на мемориальном кладбище в Быково. Президент России Владимир Путин выразил соболезнования в связи с его кончиной, отметив его неоценимый вклад в профессию.
В Жуковском Волку был открыт и освящен памятник. На церемонии открытия присутствовали руководители города, космонавты, летчики-испытатели и жители города.
Валерий Агеев
для сайта «Авиация России»
(6 оценок, среднее: 4,50 из 5)
Загрузка...